Любимец [= Спонсоры ] - Кир Булычев

На полу, на моем матрасе лежало одеяло, под ним угадывалось тельце девочки.

Она заснула.

Запах еще жил в боксе и был отвратителен.

Когда я наклонился, чтобы разбудить птичку и отнести ее в лабораторный бокс, запах показался мне более сильным. Я потрогал Марусю за плечо. Она не отозвалась – плечо поддалось руке.

Я откинул одеяло. Маруся лежала на боку, и при свете фонаря, проникавшего в окно, было ясно, что она уже никогда не проснется. Маруся была мертва.

Я взял ее на руки и пошел к выходу.

Маруся была легкой, будто у нее были птичьи кости. Ее голова запрокинулась. Лицо, обрамленное белыми перышками, было спокойным.

Этот запах – неприятный, удушающий запах – откуда он знаком мне?

Следы его были в лаборатории. Там была склянка… Что же сказал Автандил? Он сказал: «Мы не можем ограничиваться исследованиями. Мы должны выводить любимцев, выращивать их и уничтожать, если они оказались нежизнеспособными». «Это редко бывает», – перебила его тогда Людмила. «А если бывает, у нас есть гуманные способы. Любимец и не догадается, что умер»…

Автандил!

Тот взял с полки стойку с рядом ампул. В одной из них была мутная белая жидкость…

Теперь я знал, какую смерть придумал для меня господин спонсор: Автандил или кто-то иной из послушных ученых проник в бокс, разбил в моей комнате ампулу, а может быть, нажал на гашетку пульверизатора… Они были убеждены, что я сплю – куда мне еще деваться? Пустив газ, он закрыл дверь и ушел из бокса. Распыленный яд подействовал, я думаю, мгновенно – и Маруся ничего не почувствовала.

Зато я почувствовал – и свою смерть и смерть девочки.

Я шел к выходу и думал: как хорошо, что я увел отсюда Леонору с Арсением. Иначе бы мы все погибли.

Я подошел к входной двери и замер.

У меня не было плана, что делать дальше.

Отнести тело девочки к спонсору? Обвинить его в убийстве? И что же? Сила их заключалась в том, что смерть кого бы то ни было из людей не могла быть причиной боли или хотя бы стыда. Чем меньше останется людей, тем свободней.

Я принесу ему девочку, а он убьет меня сам, потому что теперь я знаю, как они убивают. Он меня все равно убьет.

Отправиться в лабораторию и обвинить ученых?

Они не чувствуют и не почувствуют раскаяния, потому что они исполнили приказ и сделали все правильно.

Я держал на руках легкое тело птицы и понимал, что теперь у меня есть в жизни только один путь – путь вражды и ненависти к спонсорам. И не потому, что они жестокие и бессердечные, среди них были разные, а потому, что, как оказалось, впереди есть лишь два пути – либо на Земле остаются люди, либо на Земле будут жить спонсоры со своими любимцами.

А раз так, то отныне я не принадлежу себе. Я должен найти союзников, потому что не может быть, чтобы я был на этой планете совсем одинок. Должны быть у меня друзья и соратники! Но, наверное, не Маркиза с Хенриком, которые замечательно устроились, а какие-то иные, мне еще незнакомые люди.

…Я спохватился, что стою у закрытой двери и держу тело Маруси, завернутое в одеяло.

Я вернулся в свой бокс, осторожно положил Марусю на матрас, попросил у нее прощения за то, что ухожу от нее. Потом взял одеяло и раза два сильно встряхнул его, чтобы изгнать из него остатки газа, свернул в скатку и обмотал себя. Так было лучше, чем держать одеяло в руке или под мышкой. Потом я взял несколько сухарей, недоеденных моими питомцами, и рассовал по карманам штанов. Белый халат я тоже взял – он может пригодиться.

Я должен был сейчас же, пока они не пришли проверять, хорошо ли убили меня, пока не начало светать, уйти из питомника.

Я приблизительно представлял, как это можно сделать, потому что за прошедшие недели не раз мысленно убегал отсюда.

В дубраве, в самой гуще кустарника, под колючей проволокой, которая всегда находилась под током, был прорыт собаками ход. Наверное, это случилось еще до того, как по проволоке пустили ток – по крайней мере, с собаками ничего не случалось. Я сам видел, гуляя в дубраве, как собака осторожно, будто чуяла ток, пролезла под проволокой и умчалась в лес, наверное, на свидание.

Иного выхода у меня не было.

Луна зашла, и я потратил несколько минут, прежде чем нашел в темноте этот подземный ход. Я улегся возле него и стал его углублять, потому что для меня он был узок.

Я выкидывал землю из хода, сам постепенно углубляясь в него.

Внезапно сзади над моим боксом загорелся свет. Затем зазвенела колокольная дробь. Я догадался, что спонсор пришел ко мне в бокс поглядеть на мой труп, ибо он был основательным ученым и привык проверять действия людей, которым никогда не доверял.

Кто-то пробежал по поляне, сзывая собак.

Заметались, путаясь в густых ветвях дубов, лучи прожекторов. Я понял, что сейчас они будут искать меня и у них хватит челяди, чтобы действовать сразу везде: и в особняке, и в боксах, и вдоль ограды.

Я начал рвать ногтями и отбрасывать назад землю.

Голоса приближались – охранники шли вдоль ограды.

Дольше копать я не мог – надо рискнуть!

Я закинул на ту сторону одеяло и халат. Потом медленно, головой вперед пополз в яму – главное, чтобы прошел живот. Я отталкивался руками, и провисшая проволока была всего в сантиметре от моего лица.

Голоса были почти рядом.

Но они опоздали – я уже на свободе!

Я сделал было шаг, поднялся, отряхнулся.

И тут понял, что я не один. Кто-то молча, стараясь не дышать, проползал в тот же лаз.

Это было невероятно. Неужели меня выследили?

Нет – это был кто-то маленький.

Собака?

– Кто здесь? – тихо спросил я.

– Это я, – ответил Арсений. – Потяни меня за ноги, а то я слишком медленно ползу.

Я потянул мальчика на себя.

Я ничего не спрашивал у него – потому что в нескольких шагах от нас засверкали лучи ручных фонарей. Послышались голоса.

Я подхватил под одну руку одеяло, под другую – малыша и побежал в чащу. Я спиной чувствовал, что они нашли проход в заграждении и громко переговариваются – потому что, прежде чем лезть по моим стопам, они наверняка выключат электричество. Значит, у меня пять минут форы…

Они гнались за нами несколько километров. Им было лучше, чем нам, – у них были фонари. Но мы успевали залечь, затаиться в чаще, главное – быть неподвижными. Если ты неподвижен, с вертолета тебя не разглядеть. Я устал нести малыша. Хоть он был маленьким, но оказался очень плотным и тяжелым. Он почувствовал, как мне тяжело, и сказал:

– Я сам побегу. Я хорошо бегаю.